Партнеры
Россия и Азия - притяжение и отталкивание (главы 3-4)
3 глава
Самое удивительное в русском отношении к Азии состоит в том, что это понятие, будучи в России общеупотребительным и обиходным, тем не менее как бы игнорировалось и до сих пор игнорируется учёными мужами. Тот же Даль не даёт себе труда раскрыть содержание понятия «Азия», хотя в его «Словаре» присутствуют слово «азиятка», обозначающее в орловском говоре род сарафана, да название растения «азиятская рожь» — Hibiscus syriacus. Возможно, это объясняется тем, что среди русских людей слова «Азия» и «азиат» использовались в основном как бранные выражения, неупотребимые в приличном обществе. На эту мысль наводит академический четырёхтомный «Словарь русского языка» (1981), в котором слово «азиат» трактуется, с одной стороны, как житель, уроженец Азии, а с другой — как «устарелый бранный» отзыв об отсталом, грубом человеке.
Такое крайне отрицательное отношение к Азии и азиатам сложилось на Руси и в России скорее всего оттого, что, в отличие от европейцев, Восток для русских людей не был ни таинственным, ни манящим, ни далёким. Для них он начинался сразу за Уралом и Волгой и был назойливым и беспокойным соседом - источником постоянных угроз и опустошительных набегов. В силу этого у русских людей не было ни желания, ни возможности играть в словесные прятки
звучное «востоку», но означающее уже некую духовную экзальтацию — неудержимый порыв бурной радости. Причём радости, возможно, спровоцированной первоначально именно Востоком - его «блеском», его «жемчужностью».
Владимир Даль производит существительное «восток» от глагола «востекать», означающего у него — течь кверху, изливаться наверх; взлетать, взбегать, восходить, возноситься, подыматься. Слово же «восток» он трактует как действие востекающего, место востечения и страны, лежащие в этом направлении от Европы: Азия; Турция, Персия, Индия. Далевское определение слова «восток», с одной стороны, подтверждает нашу трактовку этого слова как восходящего потока, а с другой — наводит на размышления. Для европоцентричного Даля Восток «лежит по... направлению от Европы». То есть для Даля первичной является Европа, а Восток — вторичен и как бы несуществен сам по себе. Он не только «лежит», но как бы и начинается именно от Европы. Более того, Восток представляет собой противоположное Европе направление. То есть Восток сущностно воспринимается русским европейцем Далем как нечто противостоящее Европе — её антипод, её извечный антагонист. Перечисляя восточные страны, Даль относит к, собственно Востоку только Турцию, Персию и Индию, а все остальные, сопредельные с Россией государства и народы, включая Китай, он именует словом «Азия». Таким образом, в русском понимании общему возвышенному понятию «Восток» противостоит ещё и некая практическая, прагматичная дробность, в которой лишь часть стран и народов признаются по-настоящему восточными, а для характеристики остальных используется новый термин - «Азия», явно принижающий в глазах русского человека значение Востока.
Со словом «Азия» тоже связаны довольно сложные ассоциации и метаморфозы. Макс Фасмер относит происхождение этого слова к «недавнему заимствованию из польского Azja или немецкого Asien». В то же время он указывает на древнерусский аналог этого слова («Асия»), прямо проистекающего, по его мнению, из однозвучного греческого слова. Анализируя топонимику слов «Малая Азия», аналогичных немецкому слову Kleinasien и латинскому словосочетанию Asia Minor, Макс Фасмер подчёркивает их более позднее происхождение по сравнению с предшествующим им соответствующим греческим термином.
Вся эта этимологическая казуистика для нас важна тем, что на водит на мысль о византийском происхождении не только самого русского слова «Азия», но и вкладываемого в него негативистского оттенка по отношению к Востоку. Именно Византия, как Восточная Римская империя, населённая в основном греками, могла породить термин «Асия», отражающий её подчёркнуто цивилизационное превосходство по отношению к окружавшим её иноплемённым «варварским» восточным народам. Из Византии этот термин мог перейти уже в римскую метрополию, получив более звучную согласную — «Азия», а из Рима — к покорившим его готско-германским племенам. Примечательно, что во французском языке нет существительного «Азия», а есть лишь прилагательные asiate, asiatique, переводимые как «азиатский». Это свидетельствует, на мой взгляд, о заимствовании французами не самого понятия, а уже готового словесного клише с уничижительным оттенком. То же самое относится и к английскому языку, в котором, по сути, сохраняется французское пренебрежительное отношение к понятию «Азия», но сами прилагательные пишутся в английской транскрипции несколько по-иному — Asian и Asiatic.
4 глава
Справедливости ради следует отметить, что и сами восточные народы в лице своих мудрецов подмечали в себе некие специфические черты, которые можно свести к пресловутой азиатчине. Уже в древнейших шумеро-аккадских пословицах говорилось: «Сильный и гордый не уживутся», «Вывернулся — заносчив, как тур; попался — со своим очень близким Востоком, а была крайняя необходимость выстраивать с ним жёстко определённые отношения.
Для русских ближайший Восток стал Азией - местом стыка русского и нерусского, своего и чужого, дружественного и враждебного, понятного и неприемлемого. Олжас Сулейменов, как чуткий к слову поэт, думается, верно уловил дробность для русских понятия «Азия». «Аз» - первая буква русского алфавита; «я» - его последняя буква. Это символы начала и конца, некоей неразделимой, внутренне напряжённой цельности, противоречивого и антагонистичного единства и борьбы противоположностей. В конечном счёте слово «Азия», часто применяемое русскими людьми в качестве синонима понятия «Восток», очень подходит и для выявления сущности самой России, сотканной из этого постоянного единства и из этой вечной борьбы сущностных противоположностей — корневого, традиционалистского, общечеловеческого «Аз» с наносным, сугубо индивидуальным, эгоистичным «я».
Отношение к восточным людям у русского народа тоже было весьма сложным. Оно характеризуется, например, следующими пословицами: «Много нам бед наделали хан крымский да папа римский»', «Казань прогребли — и Орду прошли», «казанский сирота», «казанский нищий» (мнимый), «касимовский бухарец» (торгаш), «Татарин либо насквозь хорош, либо насквозь мошенник», «С одну сторону черемиса, а с другой — берегися», «Худ пермяк, да два языка знат», «Русский молодец - сте басурманам конец». Если воспринимать хана крымского и папу римского как символы Востока и Запада, то русский человек из народа не видел особой разницы в их отношении к Руси и России: и тот и другой характеризуются как преимущественно враждебные силы. Пословица «Казань прогребли — и Орду прошли» даёт понять, что татаро-монгольское иго осталось для русских людей в далёком прошлом и что в настоящий момент ни к татарам, ни к монголам в русской душе не осталось былой злости. Характеристики «казанский сирота», «казанский нищий», «касимовский бухарец», хотя и подразумевают наличие негативных черт у российских восточных народов, но в то же время воспринимаются как отличительные черты «своих» людей — в целом близких по духу соотечественников. Пословица « Татарин либо насквозь хорош, либо насквозь мошенник» подразумевает в дружественно настроенном татарине едва ли не идеального человека и гражданина, но предлагает не смешивать всех татар в одну кучу. Пословичное напоминание о коварном нападении черемисов (нынешние марийцы) в 1524 году на русское войско, переправлявшееся по Волге, является недвусмысленным призывом к бдительности. Двуязычие пермяка является как бы укором для невежественных русских людей, но одновременно служит призывом к уважительности по отношению к образованным инородцам. В хвастливом выражении «Русский молодец — сте басурманам конец» русский человек противопоставляется не инородцам как таковым, а исключительно иноверцам (басурманами именовались в основном магометане), да и то не всем, а в основном тем, кто воинственно относится к русской православной вере.
Суммируя все эти пословичные характеристики простыми русскими людьми восточных инородцев, следует признать, что в целом отношение русского народа к последним было двойственным. Они одновременно считались и своими, и немного чужими. Впрочем, не настолько чужими, как закордонные народы, от которых в любую минуту можно было ожидать какой-нибудь неприятности, а просто не до конца своими. Суть этой двойственности сводилась, как мне кажется, к тому, что в каждом восточном человеке русские люди подозревали глубоко запрятанного азиата, таящего в своём сердце вражду и злопамятство. Вот это-то потаённое азиатство не только считалось в некоторых российских кругах несомненным духовным атавистическим пережитком какой-то части восточных инородцев, но и целиком переносилось на сами восточные народности. Именно среди не очень образованных и не очень умных русских людей, в том числе и среди демагогически настроенных представителей российской элиты, сложилась предрассудочная традиция причислять российских восточных «азиатов» к некоему балласту, тормозящему поступательное развитие России. Этой своей двойственностью в отношении к соотечественникам-«инородцам» и взаимной подозрительностью друг к другу русские и россияне в целом превратили в конечном счёте и самих себя в неких «азиатов» в глазах цивилизованной Европы, в которой прижилось на этой основе идейное клише о неискоренимой отсталости России.
Анонсы
Фотогалерея
